Старый Замок

Рейтинг: НС-17

Хелен, вися на руках ворчащей Марии, благополучно отбыла в спальню.
Эрнст зажег в гостиной маленькие бра. Ширах словно только того и ждал – он присел на диван, вытянув длинные ноги, и прикрыл глаза.
- Как у вас хорошо, - сказал он, - когда не шумно.
Эрнст был совершенно согласен с ним. Он начал уставать от толпы, вечно снующей здесь, глупо болтающей об искусстве, пьющей и после этого еще более глупо болтающей о том же.
Эрнст поднял рюмку, и она словно подмигнула ему янтарным глазом.
- Бальдур, давайте выпьем.
- За что?
- За то, чтоб… никогда и ни в чем не знать разочарования.
- Ах, какой тост. Да.
- Разочарование – одна из самых ужасных вещей на свете.
- Согласен…
Ширах был все таким же непривычно тихим, хотя у него уже не болела голова.
- Почему вы решили ее проводить? – вдруг спросил Эрнст и смолк, смутившись. Коньяк шибанул в голову, что ли. Какого черта задавать глупые вопросы. Кто ж не проводит даму… но я-то имел в виду…
- Как так получилось, что вы ее проводили? Мне казалось, ей хотелось остаться.
Ширах склонил голову.
- Она плакала.
- Что?..
- Ничего. Плакала в прихожей, хотела уйти. Но не могла найти шубку. Прислуга уже спала… Я предложил отвезти ее домой.
Плакала. Как подло – и как приятно – думать о том, что у нее с ним не всё хорошо… Впрочем, не она – вино плачет. А я-то, я-то хорош. Вот уж действительно, не муж, а недоразуменье.
- А ваш шофер где же?.. – спросил Пуци, чувствуя себя неловко.
- Он уехал на свадьбу к брату. В Мюнхен. Уж с машиной я и сам справлюсь…
- Да, да.
Пустые разговоры. Ох, пустые… а о чем говорить. О моей Хелен, которая уже не моя?
- Вам очень плохо, - сказал Ширах, - выпейте еще. Я вижу, вам очень плохо.
- Вы правы, Бальдур, мне очень плохо.
- Давайте выпьем…
… - Ну а вы, вы-то зачем тратите свое время на… Пуци, которому… изменяет жена? Вы же так молоды. Вам… только и развлекаться. Веселиться. Может, вам весело просто смотреть на меня? Интересно?..
- Пуци не тот шут, над которым смеются, - ответил Ширах, - над вами плакать впору. Шут из «Короля Лира».
- Вот уж спасибо. Злой у вас язык…
- Не злей, чем у вас, когда вы того хотите… Отвечая на ваш вопрос – что я тут с вами делаю – то есть, какова была настоящая причина того, что я принял ваше приглашение – скажу вам, что причина у меня та же, что и у вас. Сегодня я чувствую себя жутко одиноким. И у меня нет женщины, которая хотя бы стала меня развлекать таким образом, как ваша супруга вас…
Тон Шираха задел Ханфштенгля: он не привык, чтоб о Хелен, какая б она там ни была, говорили в таком тоне.
- Так заведите себе подружку, жену, в конце концов, - буркнул Пуци, - Вы молоды, хороши собой, из хорошей семьи, любая юная национал-социалистка с радостью разделит с вами партийные заботы и супружеское ложе…
- Чтоб потом влюбиться в доктора Геббельса или в фюрера и заставить меня почувствовать себя ничтожеством? Спасибо, такое национал-социалистическое семейное счастье мне не нужно.
- Бальдур, не передергивайте уж так сильно. Думаю, вы, если подумаете, назовете множество пар, у которых все хорошо. Гессы те же.
- О да-да-да. То-то Руди проводит с фюрером больше времени, чем с женой, и своих дивных глаз с него не сводит!
- Бальдур, - усмехнулся Пуци, - не знал за вами чисто женской способности вот так перемывать людям кости.
- Это не единственная моя чисто женская способность. Притом что у меня и потребности, - Ширах неопределенно и нежно улыбнулся кому-то невидимому, не Пуци, - тоже чисто женские.
«Значит, я все же был прав, - подумал Пуци, - и зря жалел его. Его это нисколько не мучает. Какой мужчина столь легко признается в гомосексуальности?»
- А зачем вы мне это рассказываете, Бальдур?
- А вы как думаете, Эрнст? Зигрываю…
- Бальдур, ей-Богу, вы пьяны.
- Пьян, конечно. И чувствую себя не лучше вас, я уже говорил. У вас-то хоть завтра возможна иллюзия семейного счастья…
- Иллюзия? Стало быть, она с ним все же…
- Да, да. Только больше не говорите, что я сплетничаю. Вы сами хотели знать. Свечку я не держал, но в том и нужды не было, скажу я вам…
- Понятно, - Пуци отвернулся, налил себе, залпом выпил. Ему было очень больно и ощущал он себя отвратительно. Теперь, когда его подозрения подтвердились – и подтвердились таким поганым образом… Если то, что произошло, заметил Ширах, который полвечера провел в одиночестве – значит, заметили все. Дикая злоба на Хелен несколько минут мешала ему продышаться. Сука, дуреха, чокнутая проблядушка! Сдержаться не могла, чтоб чуть не в чужой гостиной вскочить верхом на эту ушастую обезьяну, которая на мужика-то похожа только на двух, трех от силы фотографиях Гофмана! Ладно б хоть был какой арийский кобелина двухметрового роста с соломенными кудрями, а то… Йосечка, мать его!
- Эх, - сказал он, - пожалуй, набью я завтра кому-то морду.
- Геббельсу нельзя бить морду, - наставительно произнес Ширах, - он же рассыплется. А вы будете иметь большие неприятности с фюрером.
- Знаете, Бальдур, - сказал Пуци, - Может, вы и правы в том, что не хотите связываться с бабами.
- Угу.
- Прозит, геноссе!
Коньяк почему-то так обжег горло, что у Пуци слезы выступили на глазах. И он с минуту просидел, прикрыв глаза ладонью. Ширах, деликатно отвернувшись, помалкивал. А потом, когда Пуци махнул рукою, вздохнул по-лошадиному и сделал вид, что сплевывает на ковер, произнес:
- Вы мне сейчас так нравитесь, Эрнст.
- Что, Бальдур?.. Почему?.. Чистый Отелло?
- Вроде. Хотел бы я, чтоб кто-то испытывал столь же сильные чувства ко мне.
- У вас еще все впереди.
- Кто знает. У всех самых лучших мужиков уже есть жены или любовницы… - комически-скорбно выдохнул Ширах, и Пуци невольно улыбнулся:
- Смешной вы сегодня.
- Наверное. Я рад, что смог вас немножко отвлечь. Тем более, что иным образом вы бы мне вас утешить не позволили…
- А вы бы что, были согласны на это? – с пьяным добродушием спросил Пуци.
- А то.
- Но зачем же?
- Затем, что вы, как я совершенно уверен, очень нежны в постели. Такие огромные медведи, как вы, обычно очень нежны, словно раздавить боятся, - ласково сказал Ширах, - А я очень люблю, когда со мной нежны. Просто умею это ценить, чтоб вы знали.
«В отличие от НЕЕ. Йосечка небось набросился на нее, как кобель… вот уж чего никогда я не умел – так это вот так бросаться…»
Ширах прикурил, поудобнее устроился на диване, придвинувшись к Пуци и положив голову ему на плечо. Пуци нисколько не возражал против этого, даже внутри ничего не запротестовало. Желание куда-то деть свою боль и подарить кому-то то, от чего эта манда влегкую отказалась, пересиливало комплексы. А почему бы и нет, черт возьми? Прямо на этом диване, прямо здесь. Будет что вспомнить об этом вечере, кроме боли и пьянки… И риска нет – Мария не встанет ни за что, спит она, как сурок. Хелен пьяна, тоже пушкой не разбудишь. Эгон никогда не просыпается после полуночи, если никто не трезвонит в дверь.
Пуци повернул к Шираху голову, тот привстал, позволяя себя обнять, и сразу же угостил его таким поцелуем, что Пуци моментально поплыл и размяк. Впрочем, не до такой степени, чтоб не обратить внимание на включенный свет.
- Выключить? Бальдур?
- Зачем? Он мягкий, глаза не режет.
- Но…
- Стесняетесь, Эрнст? А чего?.. В лицо вы мне, скорей всего, смотреть не будете… - мягко посмеивался Ширах, - зато увидите всё, что нужно.
- Вы… определенно не хотите, чтоб я забыл этот вечер!
- Конечно, не хочу. Замолчите наконец. Или… давайте сменим тему разговора.

Тема разговора сменилась самопроизвольно.
- Эрнст, все же, на всякий случай, давайте не будем раздеваться совсем… мало ли что…
- Да, да…
Ну и какая разница, обалдело думал Пуци через несколько минут, все равно кто угодно, если нас увидит, все поймет… Расстегнутые рубашки и брюки, алые следы поцелуев у меня на шее и груди, член, который порвал бы штаны, если б Ширах не склонился к нему и не начал его лизать…
- Ты с мужиком первый раз? – спросил вдруг Бальдур.
- Да.
- У тебя есть способности… Теперь сползай на пол и сам думай, что делать. Только полегче, не забывай. Здоров уж он у тебя очень.
Ширах давно уже стоял на коленях возле дрожащего на диване Пуци. Теперь он окончательно спустил брюки и трусы, оперся локтями на диван, удобно пристроил голову.
- Эрнст!..
- Ага. Сейчас.
У Пуци не было проблем – Ширах помогал ему, как только можно. Он отзывался на каждое прикосновение, на каждое содрогание члена меж его ягодицами, он вел себя так, чтоб Пуци было с ним легко, удобно…
И Пуци был поражен. Он не мог припомнить, чтоб в последнее время получал от жены удовольствие, сопоставимое с этим беззаконным чудом в виде упругой узкой мужской задницы, так доверчиво ему подставленной и так охотно сжимающей нежными тисками его член. Все было медленно – с непривычки Пуци слишком опасался сделать больно. Но Шираху не было с ним больно, явно, ему было так хорошо, судя по тому, как он судорожно прогибал поясницу и бормотал что-то невнятное, ткнувшись носом в сложенные руки… Пуци невольно убыстрил темп, слишком уж это было мучительно – так долго шевелиться еле-еле. Теперь он то и дело тесно прижимался к спине Шираха, даже подсунул ладонь ему под грудь, и двигался быстрыми короткими толчками. Ширах охнул, потом тихонечко застонал, отвечал на каждое движение Пуци стоном, а поскольку Пуци двигался быстро, стоны эти сливались в еле слышное пронзительное поскуливание. Эти тихие, но совершенно непристойные звуки окончательно свели Пуци с ума, и он дернул к финалу такими яростными рывками, что Ширах задохнулся, вцепился в обивку дивана не только руками, но и, возможно, зубами… а потом просто окончательно сполз на пол.
Пуци тупо смотрел на него. Ширах лежал рядом, пытаясь отдышаться, глаза у него были закрыты, нежные порозовевшие щеки блестели от слез, а шея над воротом сорочки - от пота.
- Пуци, - сыто произнес он, - Пуци.
Голос так констрастировал с мокрыми щеками, что Пуци передернуло.
- Почему глаза на мокром месте? – тихо спросил он, - Больно было все-таки, дурачок?
- Нееет… Просто нельзя было кричать. Правда же? А когда нельзя орать, я всегда почему-то весь в слезах… особенность, что ли, такая…
- Нет, правда, совсем не больно?
- Глупый ты, Пуци.
Парень приподнялся с трудом, принялся натягивать трусы и брюки, заправлять рубашку. Пуци совершенно машинально тоже привел в порядок свою одежду. С пола они так и не встали – так почему-то теперь было лучше. Словно снова сесть на диван – означало убить возникшую близость.
- Вообще-то, мог бы и сказать мне что-нибудь, - тихо сказал Бальдур, - просто так что-нибудь. Я знаю, слова ничего не значат, но все равно. Не забывай, женщинам нужно, чтоб им что-то говорили…
- Бальдур… - Пуци провел кончиками пальцев по его щеке, - С тобой… очень хорошо.
Пуци мог сказать что-то и кроме этого – но не теперь. Слишком все было ново для него. Не скажешь же, глядя в эти синие сонные глаза с насмешливым искрящимся донышком, что тебе было так сладко с ним, как никогда в жизни. И что хочется сделать это еще раз – но чтоб обошлось без его слез. Да, чтоб орал, если хочется. И чтоб был без сбившейся намокшей сорочки и брюк, сковывающих движения бедер.
- Я старался.
- Дурачок маленький.
- Я не маленький. Я вполне взрослый идиот.
- Почему идиот? Все-таки жалеешь?
- Нет. А ты?
- Нет.
- Пуци, - Бальдур серьезно посмотрел на него, - А еще разок - потом - захочешь?..
- Тебе это нужно?
- А тебе?.. Вот так, будешь знать, как задавать тупые вопросы… Налей мне выпить.
- Держи. И впрямь, надо бы выпить… Ты совсем меня с ума свел, - в голосе Пуци
все еще дрожали смущенные нотки.
После того, как выпили, Бальдур сел, опустив голову… и через некоторое время пробормотал:
- Ну почему всегда нельзя так?.. А?..Почему обычно всё так плохо?..
- Что плохо? – спросил Пуци.
- Обычно, Пуци, со мной это делают случайные мужики. И видел бы ты их высокомерные рожи – мол, извини, сегодня мне захотелось остренького… И они такие грубые. Знаешь, как больно?.. У тебя вот член здоровенный, а больно было чуть-чуть, под конец, когда уж это было все равно. Ладно, молчу, не буду тебя смущать такими подробностями.
- Можешь продолжать, - сказал Пуци и немного тише добавил:
- Мне кажется, теперь я должен побольше узнать о тебе…
- Ты так считаешь? По-моему, вовсе необязательно.